Случай в ресторане (1966)
Jun. 10th, 2013 11:13 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
russell_d_jonesПриятель предложил в качестве разбора вот эту песню – почему бы не вслушаться:
В ресторане по стенкам висят тут и там
"Три медведя", "Заколотый витязь"...
За столом одиноко сидит капитан.
"Разрешите?" - спросил я. "Садитесь!
...Закури!" - "Извините, "Казбек" не курю..."
"Ладно, выпей, - давай-ка посуду!..
Да пока принесут... Пей, кому говорю!
Будь здоров!" - "Обязательно буду!"
"Ну, так что же, - сказал, захмелев, капитан, -
Водку пьешь ты красиво, однако.
А видал ты вблизи пулемет или танк?
А ходил ли ты, скажем, в атаку?
В сорок третьем под Курском я был старшиной, -
За моею спиной - такое...
Много всякого, брат, за моею спиной,
Чтоб жилось тебе, парень, спокойно!"
Он ругался и пил, он спросил про отца,
И кричал он, уставясь на блюдо:
"Я полжизни отдал за тебя, подлеца, -
А ты жизнь прожигаешь, иуда!
А винтовку тебе, а послать тебя в бой?!
А ты водку тут хлещешь со мною!.."
Я сидел как в окопе под Курской дугой -
Там, где был капитан старшиною.
Он все больше хмелел, я - за ним по пятам, -
Только в самом конце разговора
Я обидел его - я сказал: "Капитан,
Никогда ты не будешь майором!.."
Смотрим на год, прикидываем поколения… И всё оказывается на ужас просто. Дело в том, что сейчас люди, которые «сидели в окопе на Курской дуге», выглядят как старички, вспоминающие о юности, которая прекрасна потому уже, что она юность, и понятно, что они любят представлять те времена в золотом сиянии гордости и пафоса.
В 1960-е это были вполне молодые мужчины, сильные и крепкие, особенно те, кого миновали пуля или осколок, люди, у которых «вся жизнь впереди», да вот беда: они-то были уверены, что она позади. Эффект известен давно, наблюдается у вернувшихся солдат, приводит – реже – к срывам типа как у Рэмбо (когда мирная жизнь представляется полем боя с соответствующими поступками), но чаще к спиванию, потому что как себя вести «там» понятно, а вот что «здесь» с собой делать…
Это видно и сейчас у тех, кто с тоской вспоминает о службе в армии и мечтает устроить везде казарму или хотя бы прогнать через неё, как конвейер, всех тех, в ком подозревается «некачественная сборка».
Писано об этом предостаточно: армейско-казарменная жизнь удобна, потому что проста, если не сказать примитивна, она отучает думать за себя и беспокоиться о завтрашнем дне. Армейско-фронтовая жизнь замечательна ещё и тем, что бесконечный риск притупляет чувства, а постоянный «выигрыш жизни» отменяет все остальные потребности – и необходимость борьбы за них.
Каждый день отвоёвывая, в буквальном смысле, свою жизнь, ты получаешь такой кайф от удовлетворения этого базового «надо», что неудовлетворённость всеми прочими не вызывает стресса. И это очень сильный наркотик.
«Гражданка» сложнее, запутаннее и требует постоянной борьбы за разные мелочи, статусные или «личные». Это бесконечный выбор – вспомните замечательную сцену из «The Hurt Locker», когда вернувшийся домой сапёр, «зависает» у полки с разными видами кукурузных хлопьев. Какой кошмар! Как их много! Почему нет одинаковой пайки у всех?!
Солдату нужна хорошая психологическая помощь, цель которой – вернуть к мировоззрению мирного человека мирной жизни и научить всему этому, от умения выбирать, ориентируясь на свои чувства, до умения получать удовольствие от вкуса еды, например.
Но это понимали не всегда…
…А теперь представьте страну, которая вся вернулась с войны. И это не конфликт где-то там, а война, которая воспринималась как война на уничтожение, и победить там значило отвоевать своё право на жизнь. Это круто. Это искренний единый порыв. Мы победили. Сто тысяч «ура». И всё пофигу, потому что мы победили!
Но время идёт: добавьте туда поколение тех, кто не воевал, не стрелял, помнит смутно или не помнит вообще – и знает этот «кайф» по рассказам старших. Эти молодые, безусловно, уважают победивших и благодарны за всё. Но у них своя жизнь, свои интересы, желания, цели. Да, эти потребности априори объявлены «несерьёзными» по сравнению с Великой Победой – но они есть и принадлежат им.
А разговоры идут, воспоминаниями делятся, 9 мая празднуют, 22 июня вспоминают «тот день», а ещё есть даты освобождений городов и других побед, ветераны бесконечно звенят орденами и постоянно сравнивают тебя с собой, и твердят, что ты не факт, что сможешь, вон какой хлюпик в идиотских штанах, вон какая дура вырядилась, да послать тебя в бой или вытащить на себе раненого – а?!
Спорить тут бессмысленно, что-то объяснять – тоже.
Но тут такое дело: ты же сам для себя понимаешь, что это их прошлое, и они уже не прыгнут выше него? Оно застыло, как муха в янтаре, оно круче всего, но оно останется неизменным.
Им не улучшить этот результат, сколько не повторяй свои истории. Им не изменить ситуации, и тебя не засунуть туда же, куда засунули их. Им не заставить тебя прожить свою жизнь, тем более что своей жизни у них не было – была общая.
Да, они понимают, что ты проводишь свою молодость не в окопе, как они, и они рады этому – но одновременно дико и страшно завидуют этому, как калека без ног всем двуногим.
Они считают тебя в вечном долгу перед собой. Вот только не представляют, как этот долг можно отдать. Заставить слушать свои истории? Ты слушаешь. Заставить уважать. Ты уважаешь! Но этого недостаточно! «Как ты смеешь, иуда, пить водку со мной, когда я за тебя воевал!» Даже если снова и снова унизить тебя, растоптав твоё «я» сравнением с собой, героическим, этим не отменить того факта, что ты будешь жить дальше, а у них уже ничего нет впереди.
Им же никто не сказал, что вся жизнь впереди.
Все празднуют Победу и вспоминают Войну, вспоминают Войну и празднуют Победу.
Значит, и нет ничего – у них.
Почему же тогда у тебя – есть?..
Эта жуткая совместная попойка в ресторане, разговор с живым трупом, который не может и не хочет выйти из своей роли музейного экспоната, да ему и не дадут, была первой заметной встречей поколений: военного и первого мирного. Противоречие, которое видно сегодня, тогда только начало проявляться, и Победа ещё только начала бронзоветь. Но все основные «точки напряжения» уже обозначены: и неумение жить без войны, и сравнение «гражданского» с собой, и финальное «а что дальше-то?» от рассказчика. Много всего. Нет только ответа, что с этим всем делать. Безумно жалко этих людей, именно за это: что они не могут выйти из того времени! Всё понимаешь, но исправить нельзя…
В той реальности сделать ничего и не могли, и не в отечественной психиатрии дело. Но это уже за рамками песни.
В ресторане по стенкам висят тут и там
"Три медведя", "Заколотый витязь"...
За столом одиноко сидит капитан.
"Разрешите?" - спросил я. "Садитесь!
...Закури!" - "Извините, "Казбек" не курю..."
"Ладно, выпей, - давай-ка посуду!..
Да пока принесут... Пей, кому говорю!
Будь здоров!" - "Обязательно буду!"
"Ну, так что же, - сказал, захмелев, капитан, -
Водку пьешь ты красиво, однако.
А видал ты вблизи пулемет или танк?
А ходил ли ты, скажем, в атаку?
В сорок третьем под Курском я был старшиной, -
За моею спиной - такое...
Много всякого, брат, за моею спиной,
Чтоб жилось тебе, парень, спокойно!"
Он ругался и пил, он спросил про отца,
И кричал он, уставясь на блюдо:
"Я полжизни отдал за тебя, подлеца, -
А ты жизнь прожигаешь, иуда!
А винтовку тебе, а послать тебя в бой?!
А ты водку тут хлещешь со мною!.."
Я сидел как в окопе под Курской дугой -
Там, где был капитан старшиною.
Он все больше хмелел, я - за ним по пятам, -
Только в самом конце разговора
Я обидел его - я сказал: "Капитан,
Никогда ты не будешь майором!.."
Смотрим на год, прикидываем поколения… И всё оказывается на ужас просто. Дело в том, что сейчас люди, которые «сидели в окопе на Курской дуге», выглядят как старички, вспоминающие о юности, которая прекрасна потому уже, что она юность, и понятно, что они любят представлять те времена в золотом сиянии гордости и пафоса.
В 1960-е это были вполне молодые мужчины, сильные и крепкие, особенно те, кого миновали пуля или осколок, люди, у которых «вся жизнь впереди», да вот беда: они-то были уверены, что она позади. Эффект известен давно, наблюдается у вернувшихся солдат, приводит – реже – к срывам типа как у Рэмбо (когда мирная жизнь представляется полем боя с соответствующими поступками), но чаще к спиванию, потому что как себя вести «там» понятно, а вот что «здесь» с собой делать…
Это видно и сейчас у тех, кто с тоской вспоминает о службе в армии и мечтает устроить везде казарму или хотя бы прогнать через неё, как конвейер, всех тех, в ком подозревается «некачественная сборка».
Писано об этом предостаточно: армейско-казарменная жизнь удобна, потому что проста, если не сказать примитивна, она отучает думать за себя и беспокоиться о завтрашнем дне. Армейско-фронтовая жизнь замечательна ещё и тем, что бесконечный риск притупляет чувства, а постоянный «выигрыш жизни» отменяет все остальные потребности – и необходимость борьбы за них.
Каждый день отвоёвывая, в буквальном смысле, свою жизнь, ты получаешь такой кайф от удовлетворения этого базового «надо», что неудовлетворённость всеми прочими не вызывает стресса. И это очень сильный наркотик.
«Гражданка» сложнее, запутаннее и требует постоянной борьбы за разные мелочи, статусные или «личные». Это бесконечный выбор – вспомните замечательную сцену из «The Hurt Locker», когда вернувшийся домой сапёр, «зависает» у полки с разными видами кукурузных хлопьев. Какой кошмар! Как их много! Почему нет одинаковой пайки у всех?!
Солдату нужна хорошая психологическая помощь, цель которой – вернуть к мировоззрению мирного человека мирной жизни и научить всему этому, от умения выбирать, ориентируясь на свои чувства, до умения получать удовольствие от вкуса еды, например.
Но это понимали не всегда…
…А теперь представьте страну, которая вся вернулась с войны. И это не конфликт где-то там, а война, которая воспринималась как война на уничтожение, и победить там значило отвоевать своё право на жизнь. Это круто. Это искренний единый порыв. Мы победили. Сто тысяч «ура». И всё пофигу, потому что мы победили!
Но время идёт: добавьте туда поколение тех, кто не воевал, не стрелял, помнит смутно или не помнит вообще – и знает этот «кайф» по рассказам старших. Эти молодые, безусловно, уважают победивших и благодарны за всё. Но у них своя жизнь, свои интересы, желания, цели. Да, эти потребности априори объявлены «несерьёзными» по сравнению с Великой Победой – но они есть и принадлежат им.
А разговоры идут, воспоминаниями делятся, 9 мая празднуют, 22 июня вспоминают «тот день», а ещё есть даты освобождений городов и других побед, ветераны бесконечно звенят орденами и постоянно сравнивают тебя с собой, и твердят, что ты не факт, что сможешь, вон какой хлюпик в идиотских штанах, вон какая дура вырядилась, да послать тебя в бой или вытащить на себе раненого – а?!
Спорить тут бессмысленно, что-то объяснять – тоже.
Но тут такое дело: ты же сам для себя понимаешь, что это их прошлое, и они уже не прыгнут выше него? Оно застыло, как муха в янтаре, оно круче всего, но оно останется неизменным.
Им не улучшить этот результат, сколько не повторяй свои истории. Им не изменить ситуации, и тебя не засунуть туда же, куда засунули их. Им не заставить тебя прожить свою жизнь, тем более что своей жизни у них не было – была общая.
Да, они понимают, что ты проводишь свою молодость не в окопе, как они, и они рады этому – но одновременно дико и страшно завидуют этому, как калека без ног всем двуногим.
Они считают тебя в вечном долгу перед собой. Вот только не представляют, как этот долг можно отдать. Заставить слушать свои истории? Ты слушаешь. Заставить уважать. Ты уважаешь! Но этого недостаточно! «Как ты смеешь, иуда, пить водку со мной, когда я за тебя воевал!» Даже если снова и снова унизить тебя, растоптав твоё «я» сравнением с собой, героическим, этим не отменить того факта, что ты будешь жить дальше, а у них уже ничего нет впереди.
Им же никто не сказал, что вся жизнь впереди.
Все празднуют Победу и вспоминают Войну, вспоминают Войну и празднуют Победу.
Значит, и нет ничего – у них.
Почему же тогда у тебя – есть?..
Эта жуткая совместная попойка в ресторане, разговор с живым трупом, который не может и не хочет выйти из своей роли музейного экспоната, да ему и не дадут, была первой заметной встречей поколений: военного и первого мирного. Противоречие, которое видно сегодня, тогда только начало проявляться, и Победа ещё только начала бронзоветь. Но все основные «точки напряжения» уже обозначены: и неумение жить без войны, и сравнение «гражданского» с собой, и финальное «а что дальше-то?» от рассказчика. Много всего. Нет только ответа, что с этим всем делать. Безумно жалко этих людей, именно за это: что они не могут выйти из того времени! Всё понимаешь, но исправить нельзя…
В той реальности сделать ничего и не могли, и не в отечественной психиатрии дело. Но это уже за рамками песни.
